Не было бы счастья... - Страница 41

Подойдя поближе, Брэнд разглядел вывеску над дверью, на которой скорее угадывались, чем были видны, изображения бокалов с разноцветными напитками и стертые пылью и временем буквы. Крошечные окна были грязными и почти не пропускали внутрь света.

Мальчишка ткнул пальцем в домик и отчаянно закивал лохматой головой. Брэнд сурово глянул на него и спросил:

— Он здесь? Не врешь?

Мальчик изобразил целую пантомиму, и если Брэнд правильно его понимал, предполагаемый Серкис уже несколько дней беспробудно пил в этом самом кабаке.

Когда дверь открылась, в нос Брэнду ударил крепкий дух алкоголя и дешевых сигар. Он осторожно вошел внутрь и замер, привыкая к полумраку после яркого солнца.

— Чудное местечко…

Он вглядывался в лица посетителей, пытаясь отыскать Серкиса. Темные волосы… жаль, здесь все темноволосые. Но у Серкиса белая кожа и странные светлые глаза, это должно быть сразу заметно…

Никто под описание не подходил, и Брэнд почувствовал, как разочарование охватывает его с новой силой, но в этот момент мальчонка с силой дернул Брэнда за штанину, указывая в темный дальний угол.

Человек сидел спиной к Брэнду, и тому сразу стало ясно, почему он проглядел его сначала. На воротник грязной фланелевой рубашки падали неряшливые седые пряди жидких и сальных волос. Человек смотрел прямо перед собой, в грязное окошко, где был расчищен крохотный кружочек относительно чистого стекла. Видимо, этого человеку вполне хватало для обзора.

Брэнд попытался рассмотреть лицо человека, не подходя к нему, но сбоку мог увидеть только крючковатый нос, да ввалившиеся щеки. Если это был Серкис, то он скинул половину своего веса и постарел лет на двадцать.

Чувствуя на себе неприязненные взгляды, Брэнд медленно направился к человеку, который мог оказаться Барри Серкисом — если небеса будут милосердны к Брэнду Мэрфи.

— Принеси еще!

Человек, не оборачиваясь, вскинул руку, и Брэнд разглядел дряблую кожу и провисшие мышцы — так бывает с теми, кто слишком быстро и слишком интенсивно сбрасывает вес.

Подойдя к столику, Брэнд поставил высокий бокал перед незнакомцем и выжидающе замер.

— Грасиас…

В голосе незнакомца звучала тоска.

— На здоровье!

Сказав это, Брэнд уселся напротив худого человека, не давая ему опомниться от изумления, и незаметно нажал кнопку записи на небольшом диктофоне, спрятанном в кармане.

Впрочем, непохоже было, чтобы Серкис удивился. Он медленно начал поднимать голову, и сначала его глаза скользнули по ботинкам Брэнда, затем выше, выше, и наконец достигли лица. Да, это был Серкис. Белые и абсолютно безумные глаза бывшего адвоката Ширли уставились на Брэнда с изможденного лица. На фотографии он выглядел совсем другим, тогда в этих светлых глазах светились хитрость и расчетливость, уверенность в себе и презрение к окружающим, теперь же глаза погасли. В них плескалось только безумие пополам с тоской.

С потрескавшихся губ сорвался вопрос, ответ на который Серкиса явно не интересовал.

— Кто вы?

— Меня зовут Брэнд Мэрфи. Вы — Барри Серкис?

Это была простая формальность. Брэнд знал, что это он. Но имя должно остаться на пленке.

— Да. Кажется. Точно. Я вас ждал сегодня. Давно ждал.

— Но каким образом…

— Не вас лично, разумеется. Кого-нибудь… вроде вас. И вот вы пришли.

— Мистер Серкис, я здесь по поводу Ширли… Шерилин Стенхоуп Арбетнейл.

Медленный кивок.

— Шерилин на свободе. Дженни довольна…

Судорожный глоток, на худой шее дергается кадык…

Кто такая Дженни? Серкис окончательно свихнулся, или это его способ защиты? Нет времени выяснять это. Брэнд приехал, чтобы узнать правду.

Он уже открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но Серкис его опередил. По-прежнему безостановочно кивая, он монотонно затянул рассказ без начала и конца.

— …Дженни, она этого хотела, не я. Это было ее последним желанием. Она все эти годы чувствовала себя виноватой перед Шерилин. Она не хотела, чтобы так все вышло… Это была моя вина, моя ошибка. Моя идея — впутать Шерилин. Не стоило Дженни так винить себя за то, что сделал я. И заставил сделать ее…

— Кто такая Дженни?

— Моя жена Дженни.

— Она… ушла?

— О да! Она ушла очень, очень далеко. Я нашел ее там, в спальне, на персидском ковре — это я ей его подарил, настоящий персидский шелковый ковер. Я подарил его, когда Шерилин увезли в тюрьму. Я купил его, чтобы отпраздновать. Ведь Дженни теперь была вне подозрений. Я думал, она обрадуется, она должна была обрадоваться, но она вместо этого начала раскаиваться. Она чувствовала свою вину, все сильнее и сильнее… Она была особенная, Дженни. Я ей все простил. И измены ее простил, и то, что она путалась с Рональдом. Это муж Шерилин, Рональд. Дженни не могла себя простить за Шерилин. И вот три года она пыталась упиться до смерти, но у нее ничего не вышло, и пришлось обратиться за помощью…

Брэнд почувствовал, как ледяные мурашки побежали у него по позвоночнику. Он все понимал, но придется расспрашивать Серкиса дальше, нужны четкие показания…

— А почему Дженни чувствовала себя виноватой? Что случилось?

Серкис не обратил на вопрос ни малейшего внимания.

— …Кровь, кровь везде, ее кровь, она была такого же цвета, как узоры на ковре, и расплывалась такими же завитушками. Я думал, она просто пьяная, думал, она упала, расшиблась и заснула, такое с ней бывало, но потом я увидел, что у нее нет половины головы…

Брэнд почувствовал легкий приступ тошноты — не столько от открывшейся перед его мысленным взором картины, сколько от общей мрачной атмосферы фильма ужасов, в котором Брэнд вынужденно играл одну из ролей…